Интервью с соцработником работавшим по делу 14-летней Нини, совершившей самоубийство

Тамар Гунашвили единственный социальный работник в муниципалитете Кобулети. Именно она работала с 14-летней Нини Цецхладзе, покончившей жизнь самоубийством. В последний раз она встречалась с Нини 4 февраля в отделении полиции, 10 февраля девочки не стало. Это первое интервью социального работника после смерти Нини.

«Она не выглядела подавленной или печальной 4 февраля. Не было никаких признаков, которые могли побудить меня задуматься о травмирующем моменте. Любой, кто работает над социальными темами, знает, насколько непрогнозированными являются такие случаи. И какими болезненными…если мы не говорим об эмоциях, это не значит, что мы безразличны и нам не больно», — рассказывает Тамар Гунашвили.

Какие новые обстоятельства известны по делу Нини? В СМИ сообщалось, что выводы экспертизы были подготовлены, что в прочем не подтвердили в МВД. Речь идет об итогах экспертизы, которую ждала Нини и на протяжении двух месяцев не была установлена истина.

Прежде всего, хочу выразить свое сожаление по поводу этого трагического инцидента. В последние дни было распространено много клеветнической и неточной информации, которую я осуждаю и призываю всех быть более осторожными. Также хочу призвать родителей искать ошибки сначала в себе, а потом в других.

Было сказано, якобы мой родственник является членом семьи обвиняемого, и у меня был свой интерес в этом деле. Скажу, что я из Восточной Грузии и у меня здесь нет никаких близких родственников.

Что касается дела, я не знала деталей расследования ни тогда не сейчас. У нас (в соцслужбе) нет юриста в Кобулети. Я знала, что расследование возбуждено по статье 140, которая предусматривает половой контакт с лицом младше 16 лет.

Я присутствовала на процедуре дознании с Нини как процессуальный представитель. Нини давала показания следователю в моем присутствии. Больше никого на дознании никого не было.

Я подключилась к этому делу 10 декабря, когда к нам официально обратилось МВД с просьбой о процессуальном представительстве. Я встретила Нини в полицейском участке 10 декабря, хотя знала ее раньше, потому что нам было поручено заботиться о ней. Ее отец умер много лет назад, а мать не была в Грузии последние 11 лет.

Из того, что вы можете нам сообщить, что сказала Нини следователю?

Нини сказала, что в июне 2020 года она познакомилась с парнем, с которым встретилась в ноябре … по причине конфиденциальности данных, я не могу рассказать всех деталей…

Хотя могу сказать, что Нини спокойно рассказала подробности своей переписки с этим парнем, что он ей обещал, как потом, она больше не могла с ним контактировать, и как она чувствовала себя обманутой.

Нини сказала, что хочет создать семью с этим парнем и она получила обещание, что это случится, а потом, ее обманули. Нини хотела наказать парня, в этом заключалась ее позиция. По ее словам, она не контактировала с парнем с 4 декабря.

Когда Нини описывала ситуацию она не упомянула о насилии, в том числе о домашнем. Внешне на ней не было никаких признаков физического насилия. Я следила за ее разговором. Нини не выглядела встревоженной, она не плакала, ее разговор не был хаотичным, она не проявляла какого либо другого признака, который я могла бы оценить как тревожный. После дачи показаний я поговорила с Нини отдельно и предложила конкретные услуги, но она отказалась.

Что конкретно вы предложили Нини?

Я предлагала встретиться с психологом, а также по доверенности перевести ее жить в другую семью, если в своей семье она жила плохо, но Нини не захотела никуда уезжать, она также отказалась от психолога.

Были ли случаи физического или психологического насилия в отношении Нини? Удалось установить это?

Я неоднократно задавала Нини вопросы о членах семьи, что они ей говорили, я разговаривала с другими членами семьи и ее опекуном [ее старшая сестра была законным опекуном несовершеннолетней].

Я не видела никакого риска, который заставлял бы меня думать, что Нини была или может стать жертвой физического или психологического насилия … Было ли совершено какое-либо насилие, установление этого было прерогативой расследования.

Сколько раз вы встречались с Нини с 10 декабря по 10 февраля и где?

За это время я четыре раза встретилась с Нини в семье и дважды в полицейском участке.

4 февраля ее снова опросили, так как у следствия возник вопрос о синяке на ноге. Нини сказала следователю, что ударилась ногой о кровать.

Были и другие детали, которые я не могу обсуждать так как это личные данные.

Вы разговаривали с дедушкой, который после смерти Нини сказал, что она искупила свою вину. Такое отношение заставило многих заподозрить, что Нини подвергалась насилию и в семье.

Дедушка не высказывал такого мнения во время своего визита ко мне, в его поведении не было ничего, что заставило бы меня думать о насилии. Он был обеспокоен этой ситуацией и выразил это.

Мы сказали ему [дедушке], что бы он был осторожен и что он не должен напоминать Нини о травме. Мы просили не говорить об этом. Мы также попросили дедушку и членов семьи оказать особую поддержку Нини. Я почувствовала, что дедушка адекватно воспринял наши просьбы.

Когда ребенок становится жертвой насилия, в подобных случаях подросток может не сказать вам полностью или прямо о насилии, но должен быть какой-то намек хотя бы от кого-то. Ни одна из школ не сообщила нам, что Нини подверглась насилию.

Что касается матери Нини, то она предоставила журналистам переписку, в которой видно, что она обращается за помощью к социальному работнику. По словам мамы Нини, ваша служба не обратила внимания на проблему.

Не знаю, с кем велась эта переписка, ни подтвердить, ни опровергнуть не могу, невозможно вспомнить, что написано в мессенджере. Следствие определит, в какое время имела место эта переписка и между кем и между кем… Я знаю, что ни последние два месяца, ни на протяжении последних двух лет ее мать не контактировала со мной. Я не знала, в какой форме связаться с ее матерью.

Нини хотела поехать в Турцию к матери, но для этого той необходимо было приехать в Грузию. Нини говорила, что написала об этом ее матери в мессенджере, но меня с ней не связывала.
Нини связывалась со своей матерью. Насколько мне известно, мама не пыталась коммуницировать с ребенком.

По словам матери Нини, ей запретили общаться с детьми и лишили права на материнство. Что вы об этом знаете?

Право на материнство ее не лишили, это неверная информация. Ее ограничили в правах, что можно было восстановить в любой момент, если бы она вернулась в Грузию. Никто не имел права ограничивать ее возможность видеться с детьми, но она не приезжала в Грузию 11 лет.

В то время я не работала социальным работником, этот судебный процесс [ограничение родительских прав] проводился в 2011 году. Я не знаю подробностей, однако, по решению суда, суд два месяца ждал ответа матери, он так и не был зафиксирован. В социальные службы мать также не жаловалась, на то что кто-то ограничивает ее в общении с детьми.

Чтобы Нини поехала в Турцию, ее мать должна была приехать сюда. Я не знаю, почему мать Нини не смогла этого сделать.

Не думаете ли вы, что это упущение вашей системы, то что в течение двух месяцев вы не могли напрямую связаться с матерью и понять ее конкретную позицию?

Нельзя равномерно распределить внимание на все дела, потому что ресурс маленький, а аналогичных случаев около 200.

Основное внимание уделяется случаям перевода подростка на воспитание в приемные семьи, поэтому, к сожалению, мы не можем работать со всеми случаями в таком большом масштабе. В настоящее время в Кобулети числятся 80 приемных семей.

Вероятно, это свидетельствует об ослаблении, а не об усилении системы, раньше в Кобулети было три социальных работника, а теперь вы работаете одна.

Тот факт, что в системе требуется больше социальных работников, подтверждают и признают все.

С какими проблемами вы сталкиваетесь? Особенно во время пандемии, когда общественный транспорт был ограничен. Социальные работники в регионе Аджарии располагают только одним транспортным средством ?

В основном, когда 112 получают похожие сообщения, мы едем с патрульной полицией. В противном случае, если возникает неотложная ситуация, вызываю машину из Батуми…

Дело в том, что приходится очень интенсивно навещать семьи. Следовательно, не исключено, что, что то можно упустить, что-то может ускользнуть (от внимания). В основном я стараюсь быть открытой со всеми и оставляю свои контактные данные семьям, которые навещаю.

— Вы считаете дело Нини было профессионально рассмотрено? То есть, что реально требовалось подростку, это было определено?

Я периодически навещала Нини и оценивала ситуацию, а также оценивала семью, я была на стадии завершения заключения, которое должно было быть рассмотрено на областном совете, где бы определили индивидуальный план. Слушание должно было состоятся в феврале, но к этому времени мы потеряли ребенка…

То есть реагирование запоздало?

Это очень деликатный вопрос. Мог быть задействован психолог, задействованы сервисы, но трагический результат был бы все равно. Естественно, для превенции все должно делаться вовремя.

В некоторой степени ограничения, вызванные пандемией, также повлияли на нашу работу.

Если бы в Кобулети был психолог, было бы меньше рисков?

Естественно, чем больше сервисов на месте, тем лучше. В нашей службе по Аджарии работают всего два психолога. Они находятся в Батуми.

После случая с Нини заместитель министра здравоохранения заявил, что не произошло усиления сервисов. Какой сервис должен был быть осуществлен в случае с Нини?

В этом случае действительно была важна помощь психолога. В целом существующие сервисы нуждаются в усилении, это признают все.

_____________

На фото: Тамар Гунашвили, социальный работник.