Иван Охлобыстин о последнем разговоре с Михаилом Ефремовым, пьющем окружении и жутком мистическом совпадении

Последний раз я с ним основательно разговаривал буквально за неделю до ДТП, отдал пьесу, мы, в принципе, довольно часто созванивались. Да каждые 10 минут буквально. А потом я уехал на дачу. И как раз, когда я был там, и случилась эта катастрофа. Сейчас он терзает себя. Нам не дают общаться, только через жену получается. Каждый день звоню ей, спрашиваю: «Как дела, Софья?» Все-таки это наши близкие люди, он крестный моей старшей дочери, мой родственник. Мы прихожане одного храма, сделали столько спектаклей, во многих проектах работали вместе. В конце концов, мы старинные друзья.

Он — прекрасный друг, не только мне помогал, а очень многим людям. Он один из тех, к кому всегда можно было обратиться за помощью. Никогда не отказывал, не проявлял отстраненности от проблемы, всегда пытался как-то вникнуть. Это каждый из его близких может подтвердить.

Да, действительно, он очень переживал по поводу смерти матери и Галины Борисовны Волчек. Потому что она была его старым-добрым другом, а театр «Современник» — по сути вторым домом. Он вырос в нем.

Михаил Олегович как раз должен был приступить к работе над нашей пьесой «Пар». Она получилась довольно своеобразной, мистической. Написал по моим представлениям именно то, что он хотел. И, как это ни страшно, хотя я человек не суеверный, констатирую: очень многие вещи, большинство того, что есть в этой пьесе, произошло. До мелочей. Предположим, тот персонаж, которого должен был играть сам Михаил Олегович и которого по пьесе звали Михаил Олегович Камергерский, погибает в конце — его убивают.

Произошло это по обычной человеческой безалаберности — тут я ни в коем случае не оправдываю Михаила Олеговича. При всех его человеческих достоинствах нельзя садиться пьяным за руль. Я вообще сам в последнее время предпочитаю, чтобы супруга водила машину. Хотя и не выпиваю. Но береженого Бог бережет. Для меня это вдвойне страшнее — если священник кого-то убивает, он теряет сан. Несмотря на то, что я под запретом, но все равно в сане. Поэтому минимизировал риски. Могу сказать, что у Ефремова нынешнее окружение все пьющее — за редким исключением. Но самые близкие люди, к примеру, с ним не выпивали. К коим я отношу и себя. За 30 лет знакомства, вот парадокс, ни разу не было. С Гариком (Сукачевым — прим. «СтарХита») смеялись по этому поводу — мол, как так получилось, что ни я, ни Харатьян, ни Миша не напивались никогда, сидя за одним столом. Сидеть-то сидели, безусловно. Хотя почти все мы люди выпивающие, но в разумных пределах. Дима разве что не пьет вообще. Гарик — очень редко. Что касается остальных… Миша Горевой не пьет, Никита Высоцкий, если и пьет, то довольно редко, по праздникам. Самое близкое окружение, в принципе, наоборот, непьющее. А вот, что касается театра, тех людей, которых мы не знаем, новообретенных знакомых, — они его потчевали. Да вся страна потчевала. Парадокс в том, что сейчас все осуждают того Михаила, какого сами хотели видеть — веселого, разбитного, вечно пьяного оппозиционера, хулигана. Он очень нравился стране. Но, как только случилась катастрофа, это все из положительного фактора превратилось в отрицательный.

Я не представляю, честно говоря. Для меня все это покрыто мраком. Потому что надо знать Мишу. Сейчас все требуют его жестоко наказать, но они не понимают, что Михаил Олегович сам себе — самый страшный судья. Я очень боюсь за его психическое здоровье, потому что он с детства, несмотря на все свои недостатки, глубоко совестливый человек, с повышенным чувством ответственности. Как это пересеклось с его пьянством, с этой ситуацией, с его безалаберностью — непонятно. Не думаю, что у Михаила Олеговича после случившегося все когда-нибудь встанет на прежние рельсы. Он слишком склонен к самоосуждению, это у него в характере… Надеюсь, что Ефремов все-таки будет работать, ведь он действительно гениальный актер и режиссер-постановщик театральный. Может быть, если зайдут с практической точки зрения, то Миша будет кормить и пострадавшую семью, и свою… Может быть, как-то удастся его вернуть в профессию. Но я пока не знаю. Ничего лучшего, кроме как молиться, пока не могу предложить. Моя поддержка будет всегда. Как он был для меня родным человеком, так и останется, что бы там ни говорили. Есть связи, есть близость, которую не может разрушить даже Уголовный кодекс, даже нормальные человеческие представления о морали. К сожалению, или к счастью, не знаю.