«Детей в интернете можно пачками ловить». История школьницы, над которой издевались во время ареста по делу о «Колумбайне»

Внимание: в материале содержатся описания сцен насилия

В начале февраля в СМИ прогремела история российской школьницы, пережившей издевательства в СИЗО. Ребенка отправили туда по делу о терроризме — следствие обвиняет ее в подготовке к нападению на школу и «участии в движении «Колумбайн»», которое в России (а больше ни в одной из стран мира) признано террористическим и запрещено. Би-би-си рассказывает историю девочки, которая после года следствия оказалась в психиатрической больнице, и о том, как в России судят подростков, заинтересовавшихся темой шутингов.

«Если начать ее спрашивать про то, что было, ее начинает трясти. Причем так… Не то что руки, пальцы задрожали, как бывает у людей, когда они нервничают. Нет. У нее ноги сантиметров на десять подскакивают. Вот так сидит и трясется».

Так жительница Подмосковья Ольга в разговоре с Би-би-си описывает состояние своей дочери-девятиклассницы после 15 месяцев следствия по делу о покушении на убийства и членстве в террористической организации.

В ноябре 2023 года силовики пришли к 14-летней Анне, тогда ученице 8 класса, прямо в школу. Семье сообщили, что девочку подозревают в экстремистской деятельности. А уже на следующий день после допроса в СК Анну задержали и отправили в СИЗО для несовершеннолетних по обвинению в членстве в «международном движении Колумбайн» и подготовке к нападению на собственную школу.

О деле Анны на днях подробно рассказало издание «Такие дела» (в материале ее называют «Любой», но с тех пор мама школьницы дала интервью, где назвала настоящее имя дочки). Непосредственными причинами задержания Анны стали два обстоятельства: членство в телеграм-группе, где обсуждалось нападение на школу «Колумбайн» в 1999 году в США, и видео, на котором девочка взрывает петарду.

Следствие по делу затянулось на месяцы — все это время Аня, тихая, застенчивая девочка, оставалась в изоляторе для несовершеннолетних при ИК-1 в Подмосковье. Педагог-психолог, которая осматривала девочку, так описала ее состояние спустя четыре месяца после ареста: «Навязчивые движения рук, тремор конечностей, характерные для невроза. Во время допроса захлебывалась слезами, на вопросы следователя ответить не смогла». В этом же отчете упоминается, что девочка плохо ест, спит и перестала следить за внешним видом — это эксперт восприняла как «признаки суицидального поведения».

Дальше — хуже. Соседки начали домогаться Анны: задавали ей вопросы интимного характера, заставляли раздеваться и демонстрировать гениталии, а также трогать их. Если школьница отказывалась — избивали или обливали холодной водой. Сексуализированному насилию школьницу подвергали почти каждый день: ставили на четвереньки, засовывали внутрь предметы. Соседки нападали на Анну возле туалета — там, где нет камеры. А еще грозили расправой, если девочка попросит о помощи.

К концу мая соседки довели Анну до попытки суицида (и грозили, что если школьница откажется, они все сделают сами). «Я чувствовала, что у меня нет другого выбора», — объяснит школьница потом. Попытка оказалась неудачной.

«Такие дела» подробно рассказывали о том, как больше чем полгода семья и защита Анны тщетно пытались заставить разные ведомства отреагировать на издевательства над ребенком (у Би-би-си есть копии многочисленных запросов на эту тему). В ходе разбирательств выяснилось, что в ИК-1, оказывается, были в курсе происходящего, но трактовали ситуацию по-своему. Например, когда однажды соседки заставили Анну раздеться и демонстрировать на камеру гениталии с табличкой, обращенной к руководству колонии, сотрудники ФСИН заставили девушку написать объяснение, что она сделала это из «хулиганских побуждений».

Лишь потом руководство колонии устроило проверку и в своем заключении (его утвердил исполняющий обязанности начальника колонии А. Ушаков, а составил его зам А. Волченко) пришло к выводу, что соседки оказали на Анну «психологическое давление». Но фактов, «подтверждающих угрозу жизни и здоровье», не выявило. Сами сокамерницы в своих объяснительных не отрицают, что издевались над школьницей.

Медицинское освидетельствование, которого добивалась семья, Анне провели спустя месяцы после произошедшего по инициативе МВД (результаты есть у Би-би-си). К тому моменту судебно-медицинский эксперт уже не смогла найти никаких телесных повреждений. В сентябре прошлого года полиция отказалась возбуждать уголовное дело за отсутствием оснований.

В постановлении МВД (также есть у Би-би-си) говорится, что «объективных данных» о телесных повреждениях у силовиков нет, а поведение ее соседок попадает только под кодекс об административных правонарушениях.

Кроме того, во время прокурорской проверки выяснилось, что видеозаписи происходящего в колонии в мае 2024 года просто удалили — за истечением срока давности.

Ответа на заявление в Следственный комитет, отправленное еще в мае 2024 года, Ольга так и не получила. В конце декабря 2024 года прокуратура сообщила семье, что, как выяснилось, в СК даже не зарегистрировали то обращение нужным образом.

После публикации «Таких дел» ситуацией заинтересовалась член президентского Совета по правам человека Ева Меркачева. Он сообщила, что прокуратура выявила нарушения в действиях следствия, которое не разобралось в ситуации, и в работе изолятора. Одного из сотрудников ФСИН (кого именно, неясно) привлекли к дисциплинарной ответственности.

В августе 2024 года Анну отправили на психолого-психиатрическую экспертизу в Институт имени Сербского. Туда школьницу возили через Бутырскую тюрьму (СИЗО-2). Эксперты диагностировали у нее психическое расстройство.

После экспертизы девочку ненадолго вернули в то СИЗО, где над ней издевались, а потом, в ноябре, отправили в специализированную психиатрическую больницу. Там она остается до сих пор. Надежды на то, что Анну отпустят дожидаться процесса домой, у ее мамы нет: «Слишком тяжкие статьи вменяют».

Статьи, по которым СКР завел дело на Анну, действительно очень тяжкие. Девочку обвиняют в подготовке к убийству двух и более лиц (ст 105 ч.2 УК) и участии в деятельности террористической организации (ст 205.5 УК РФ).

Организацию, членство в которой следователи приписали Ане, российское законодательство называет «Международное молодежное движение „Колумбайн»» (или «Скулшутинг»). В список террористических организаций его внесли в России в 2022 году.

Название «Колумбайн» — это отсылка к самому известному массовому убийству школьников, которое в апреле 1999 года произошло в США, в штате Колорадо. Тогда двое учеников школы «Колумбайн», Эрик Харрис и Дилан Клиболд, напали на учителей и учащихся. Они застрелили 13 человек (большинство из которых были детьми) и ранили еще более 20. Жертв могло бы быть еще больше, если бы сработали самодельные бомбы, которые стрелки принесли в школу. Совершив убийства, Харрис и Клиболд покончили с собой прямо в школе.

Стрельба в школах — или скулшутинги — происходила в США и других странах и до случившегося в «Колумбайне». Но именно трагедия в Колорадо стала одним из самых известных и изученных преступлений в современной истории. Само слово «Колумбайн» стало синонимом скулшутингов.

Помимо этого, события в «Колумбайне» стали одним из самых копируемых убийств. Многие последующие скулшутеры (люди, нападавшие на свои школы) повторяли отдельные действия Харриса и Клеболда — или, например, вдохновлялись их стилем в одежде. Один из самых известных исследователей событий 1999 года американский журналист Дейв Каллен подсчитал, что к апрелю прошлого года в более чем 50 случаях нападений на учебные заведения по всему миру преступники копировали события в «Колумбайне».

Более того, в интернете появились сообщества поклонников Харриса и Клеболда, которые оправдывали их действия (таких фанатов часто называют словом «колумбайнеры»). Изучением этого феномена в США и других странах занимаются многочисленные ученые — социологи, психологи, антропологи. Несмотря на то, что некоторые исследователи находят в таких сообществах некоторые признаки субкультур, ни в одной стране мира, в том числе в США, «Колумбайн» не рассматривают как некую «организацию», у которой есть структура, руководители и участники.

Российские власти озаботились системным решением проблемы шутингов еще в середине 2010-х. Тогда чиновники и силовики в основном винили в  нападениях (достаточно редких) компьютерные игры-стрелялки.

Проблема обострилась в 2017 году, когда девятиклассник Михаил Пивнев напал на школу в подмосковной Ивантеевке, устроив стрельбу и взорвав петарды. После этого случая похожие атаки участились. Оказалось, что Пивнев и некоторые другие подростки, устроившие нападения, вдохновлялись убийцами из «Колумбайна». Самым известным случаем стало нападение 18-летнего Владислава Рослякова на Керченский политехнический колледж. Выяснилось, что кумирами юноши, который убил 20 человек, были Харрис и Клеболд.

Как писала «Медуза» (издание названо властями России «иноагентом» и нежелательной организацией), подробно анализировавшая борьбу с «колумбайнами» в России, в итоге к концу десятилетия чиновники и силовики начали все больше говорить о том, что на преступления подростков толкают некие «группы», пропагандирующие насилие. В итоге о «Колумбайне» как о существующем движении заговорили на Совете безопасности, а в начале 2022 года Верховный суд внес организацию, существование которой не признают нигде в мире, в список «террористических».

В описании Генпрокуратуры говорится, что это движение «основано на идеологии насилия и преследует цели массовой гибели людей, устрашения населения и дестабилизации обстановки в стране путем реализации масштабных насильственных акций».

«Конечно, „Колумбайн» — это не организация ни в каком смысле слова . Ладно нет руководителя — но у организации все-таки должна быть хоть в каком-то виде структура. Здесь ее очевидным образом нет. Самый близкий аналог — это запрет АУЕ [интернет-субкультуры «Арестантский уклад един»] как экстремистской организации», — объясняет правозащитник Александр Верховский, глава аналитического центра «Сова»**.

Еще перед запретом «Колумбайна» Верховский, тогда член СПЧ, выражал опасение, что такое решение сведет на нет педагогическую работу с детьми, которые интересуются шутингами. Потому что даже разговор на эту тему в школе можно рассматривать как участие в террористической деятельности. А недонесение о таком разговоре в ФСБ — квалифицировать как несообщение о преступлении.

С формальной точки зрения, само определение террора предполагает, что преступник хочет оказать влияние на решения власти (это сформулировано в законе о противодействии терроризму). В поступках «колумбайнеров» же такой составляющей нет, разъясняла «Сова». Запрет «скулшутерского движения» до определенной степени избавил силовиков от необходимости разбираться в мотивах подозреваемых — они будут считаться «террористическими» просто факту того, что движение в России запрещено.

По словам Верховского, в теории, если человек действительно готовится совершить нападение на школу — например, покупает оружие и готовит план, — его и так можно привлечь к ответственности. Но, объясняет правозащитник, в какой-то момент в России возобладала точка зрения, что существует некая «скулшутерская идеология». «Идеологию саму по себе подавить невозможно, но можно запретить организацию. И тогда любые материалы, которые доказывают связь с ней, будут организовывать состав преступления», — говорит он.

При этом запрет организации создает «нечетко очерченную зону, в которой очень много подозреваемых», добавляет Верховский. В этот круг попадают любые люди, поучаствовавшие, например, в дискуссии в чате или группе — само вступление в такой чат уже вне закона.

Это действительно так. Например, в 2023 году в Рязанской области оштрафовали студента местного педагогического колледжа по административной статье о распространении запрещенной информации из-за того, что тот опубликовал в соцсетях фото Харриса и Клеболда. Суд счел, что даже «личности» и «изображения» стрелков относятся к экстремистской символике.

Адвокат, работавший по делам «колумбайнеров» (он попросил об анонимности из-за чувствительности темы), в разговоре с Би-би-си отметил, что борьба с террористической организацией дает силовикам совершенно особые полномочия. «В их распоряжении оказываются все ресурсы, весь арсенал уголовного процесса. Борьба с терроризмом дает карт-бланш на все». А дальше, по словам юриста возникает типичная для российских силовых структур коллизия: если есть движение, значит, у него есть последователи, которых нужно вычислить, чтобы продемонстрировать активную борьбу с терроризмом.

И Верховский, и адвокат, говоривший с Би-би-си, согласны: силовики должны вести мониторинг этой сферы — в том числе, для предотвращения шутингов. «В профилактической деятельности — покопаться в подростковых чатах, например — нет ничего плохого, это даже в общем правильное поведение. Надо смотреть, что происходит, чтобы предотвратить преступления. Непонятно только, зачем было запрещать организацию как террористическое движение», — поясняет Верховский.

«Целевая аудитория» групп, где обсуждают «Колумбайн» — школьники. Запрет движения дал силовикам больше инструментов для их преследования. По закону в России уголовная ответственность наступает с 16 лет. Но за особо тяжкие преступления — все составы, касающиеся терроризма, входят в эту категорию — привлекать к ответственности можно уже в 14 лет. Под участие в террористической группировке в данном случае подпадает даже простое общение в телеграм-канале о «Колумбайне».

Категория особо опасного преступления позволяет силовикам отправлять подозреваемых — детей с 14 лет — в СИЗО. В случае с «Колумбайном» раньше власти могли сделать это только в том случае, если ребенка подозревают именно в подготовке к убийствам — его общение в интернете такого права им не давало. Например, в 2020 году в России прогремела новость о том, что перед 1 сентября группу подростков в Красноярске принудительно отправили в психдиспансер — формально за подписку на паблик о «Колумбайне». В наши дни закон формально позволил бы силовикам сразу арестовать школьников.

Процессы по делам о терроризме ведут военные суды. По словам юриста, с которым поговорила Би-би-си, обычно судьи в таких судах ничего не знают о специфике дел, в которых обвиняемые — дети. В идеале этим должны заниматься специальные ювенальные судьи, говорит он: «Подросток — это тонкая материя. Там нужно выяснять, разбираться в мотивах, побуждениях детской психологии. Военные суды к этому совершенно не приспособлены. Для них очень часто у терроризма нет возраста».

Из-за возраста детей и специфики преступления обычно суды проходят в закрытом режиме. Юрист, хорошо знакомый с процессами по «Колумбайну», сказал, что не слышал о случаях, когда обвиняемых по таким делам оправдывали.

Официальной статистики по делам об участии в «Колумбайне» нет. Но судить о масштабе работы силовиков можно по сообщениям СМИ. Сотрудники СКР и ФСБ регулярно отчитываются о задержании школьников и студентов, которые якобы собираются устроить шутинги как участники «Колумбайна».

Статья об участии в террористической организации предполагает наказание вплоть до пожизненного заключения. Но детям младше 16 лет, совершившим особо тяжкие преступления, по закону нельзя назначать срок больше 10 лет. Наказание такие осужденные отбывают в специальных воспитательных колониях.

Судя по сообщениям СМИ и силовиков, обычно подсудимым подросткам по делам о «Колумбайне» дают 4-6 лет колонии.

Например, в прошлом году в Башкортостане школьницу отправили в колонию на 5,5 лет за переписку на тему «Колумбайна» во «ВКонтакте». В Белгородской области в 2023 году суд назначил шесть с половиной лет подростку, который, по версии СКР, готовился к нападению на свою школу. На момент ареста ему было 15 лет. В 2022 году в Пензенской области суд при схожих обвинениях назначил школьнику четыре с половиной года колонии.

Кроме того, Би-би-си обнаружила приговор, по которому в 2022 году школьника в Забайкалье, обвиняемого в подготовке к шутингу, признали невменяемым и отправили на принудительное лечение. В приговоре упоминалось, что подросток изучал информацию о «Колумбайне». Но судили его только по статье о покушении на убийство, а не об участии в террористической организации.

К 25-летию событий в «Колумбайне» журналист Дэйв Каллен выпустил статью о феномене популярности Харриса и Клеболда. В ней он признавал, что среди участников интернет-сообществ, где обсуждается шутинг, были те, кто впоследствии сам шел на преступления. «Но большинство из них ничего такого не имеют в виду», — писал Каллен, который общался с сотнями таких подростков. По его словам, чаще всего свой интерес к теме и поддержку в адрес «стрелков» такие школьники объясняют тем, что хотели «выглядеть круто».

По словам Ольги, мамы школьницы Анны, которую обвинили к подготовке к шутингу, мотивации действительно напасть на школу не было и у ее дочки. В восьмом классе девочка сказала семье, что хочет быть психологом и работать с подростками. Она начала читать про особенности подростковой психологии в сети и, как думает Ольга, в какой-то момент наткнулась на историю «Колумбайна».

От семьи своего увлечения темой школьница не скрывала — обсуждала свои впечатления с мамой. Ольга тогда не знала, что в России «Колумбайн» считают террористической организацией. Более того, она сама пошла читать о шутинге в Колорадо и нашла несколько ссылок на обсуждения, где действия стрелков оправдывали.

Ольга с этой точкой зрения была не согласна — и начала регулярно спорить с дочерью. В какой-то момент она даже забрала у Анны телефон, но потом вернула — он был нужен для учебы. Вместе они посмотрели фильм про теракт в Беслане. Анну он впечатлил настолько, что она заплакала и сказала маме: «Да, ты знаешь, они [Харрис и Клеболд] не имели права этого делать. Нужно искать другие выходы».

О чатах, в которых Анна обсуждала «Колумбайн», Ольга тоже знала. Женщина предполагает, что ее дочь вступила туда, просто чтобы «завести друзей». «Она из одного класса в другой перешла. Там дети все по парам разбились, а у нее друзей не было. Вот она и подумала, что найдет их в интернете».

В какой-то момент в сообществе пообещали предоставить какие-то дополнительные данные о «Колумбайне» — чтобы получить их, надо было заполнить специальную анкету. Для удобства были предложены готовые варианты ответа. Так, по словам Ольги, Анна «состряпала» анкету, формулировки которой напоминают пресс-релиз Следственного комитета. В ней школьница написала, что имеет «сильный настрой на убийства» и собирается через четыре года устроить «массовый и жестокий скулшутинг в школе» с «парным суицидом в конце» (цитата по «Таким делам»).

«Я еще потом ее спросила: „А почему через четыре года? Она ответила: „Это максимально возможное количество лет было. Я поставила, чтобы было дальше от текущей даты»», — пересказывает Ольга. Куда ушел этот опросник, неясно. Никакой новой информации о «Колумбайне» Анне так и не прислали.

Та самая анкета легла в основу дела об участии Анны в террористической организации.

Среди других доказательств были футболки с надписями, как у участников нападения на «Колумбайн» («Естественный отбор» и «Ярость»). По словам мамы Анны, школьница заказала их в обычном интернет-магазине. Ольга сама пришла забирать их в пункт выдачи — и даже убедилась, что никакой «похабщины или призывов» на них нет. Как убедилась Би-би-си, аналогичные майки без каких-либо ограничений можно купить на популярных российских маркетплейсах.

Кроме того, в деле есть запись, на которой Анна взрывает петраду. Видео взрыва она выложила в телеграм-чат о «Колумбайне». Через две недели после этого к ней в школу и пришли силовики. В постановлении о возбуждении дела следователь напишет, что Анна «изготовила три самодельных взрывных устройства, которые в дальнейшем планировала использовать для совершения убийства двух и более неустановленных лиц из числа учащихся и сотрудников школы». Вину школьница не признает.

По словам Ольги, дело было так: незадолго до ареста ее дочь купила обычную петарду в разделе «Салюты» на известном маркетплейсе и разделила ее на три части. Две взорвала в заброшенном здании (и сняла это на видео). Одну оставшуюся оставила дома, а потом вообще выкинула.

Выброшенной кусок размером с два спичечных коробка нашли в мусоре уже при обыске. Взрывотехническую экспертизу (результаты есть у Би-би-си) назначили лишь через три месяца после ареста. Эксперт, изучив остатки, пришел к выводу, что «взрывным устройством» они не являются и вообще непригодны для взрыва. Но закрывать дело против Анны или смягчать состав следствие не стало.

Как подробно рассказывали «Такие дела», за месяцы расследования и прокуратура, и суд неоднократно требовали от Следственного комитета активизировать следствие и говорили о том, что его сроки затянулись (документы, подтверждающие это, есть и у Би-би-си). Ни к каким подвижкам в деле школьницы это пока не привело.

«Мне кажется, им просто нужна статистика, — комментирует Ольга, мама Анны. — Нужна раскрываемость преступлений по терроризму. Но сложно искать таких террористов, как те, которые, например, в „Крокусе» были. А детей, которые в интернете сидят, можно, не выходя из кабинета, пачками ловить».

В разговорах с Ольгой врачи специализированной больницы, где сейчас находится Анна, говорят, что после пережитого в изоляторе она еще не оправилась и девочку пока «не вылечили». Прогнозов не дают — в таких вопросах их быть не может, рассказывает Ольга. Она приводит пример: когда ее дочь только поместили в больницу, первое время она находилась в адаптационной палате. Планировалось, что она пробудет там всего несколько дней. Но в итоге Анна задержалась там больше чем на месяц. Выходить оттуда девочка не хотела сама — было страшно. А при переводе в основное отделение спрашивала, смогут ли ее, если что, вернуть обратно.

«Причем чтоб вы понимали — в адаптационной палате строже режим. Но там было всего три человека. А в обычной палате больше десяти. И говорила мне: „Мама, я очень боюсь». Переживала, вдруг у нее опять не сложатся отношения», — объясняет Ольга.

Условия в больнице строгие, передвигаться пациентам разрешено только по отделению. Но обратно в изолятор Анна не хочет, говорит ее мама.

«Выбирая между СИЗО и больницей — она, конечно, хотела бы быть в больнице. Там ее хотя бы не насилуют, не избивают и не доводят до самоубийства, — говорит Ольга, — Когда она туда ехала, она, конечно, очень боялась. И я боялась. Вы, наверное, читали, что пишут про наши психиатрические больницы. Но в сравнении с тем, что было в СИЗО, тут лучше».

Кроме того, в больнице у Ольги есть возможность видеть дочь каждую неделю. Там Анна снова начала учиться — в изоляторе соседки делать этого ей не давали. Сейчас она, уже девятиклассница, готовится к ОГЭ по русскому языку. «Врач говорит, что она постоянно занимается. Думаю, что она таким образом уходит. У нее есть хоть какая-то цель. И тогда можно жить», — объясняет Ольга.

Срок меры пресечения Анны истекал в середине февраля. Суд в итоге отправил девочку из психиатрического отделения, к которому она долго привыкала и где с трудом наладила контакт с врачом и пациентами, в отделение со специальным режимом интенсивного наблюдения. Об этом не просили ни защита, ни следствие.

После перевода Ольга уже успела увидеться с дочерью. «Она подавленная, глаза заплаканные, осоловевшие. Вся ссутилившаяся. Ей увеличили дозу препаратов, от нее резкий запах лекарств, — рассказывает она — Естественно, что произошел откат». По словам мамы Анны, перевод в другое отделение только затягивает следствие. Эту меру воспринимает как попытку давления на дочь: «Хотят, чтобы мы сломались и согласись со всеми обвинениями».

Врачи считают плюсом, что благодаря спецрежиму Анне вообще не придется покидать корпус — например, чтобы пойти в другое здание. «Я это плюсом не считаю, — комментирует Ольга. — Она теперь сидит в помещении. Раньше хотя бы иногда выходила на улицу, воздухом дышала. Но может, конечно, мне это как маме кажется».

После всего пережитого Анна передумала быть психологом и решила, что хочет быть дизайнером — в том числе из-за способностей к рисованию. Еще когда школьница была в обычном отделении, Ольга передала ей книги по этой теме. Во время визитов дочь с энтузиазмом рассказывала ей о том, с каким интересом читает пособия. Но после перевода на спецрежим Анна вернула их матери.

По словам Ольги, состояние ее дочери кажется ей «непонятным»: «„Она сказала, что читать книги не будет времени. Я потом спросила у нее: „А как ты вообще дни проводишь?». Она отвечает: „Да ничего не делаю. Сплю, ем, больше ничего». Почему она тогда отдала книги, мне непонятно. Она очень скована. В предыдущем отделении она с сотрудниками говорила. Теперь не общается ни с кем».

Редактор — Анастасия Лотарева*

*Власти России включили Елизавету Фохт и Анастасию Лотареву в реестр «иностранных агентов». Би-би-си категорически возражает против этого решения и оспорит его в суде

**Власти РФ считают исследовательский центр «Сова» «иноагентом»