«Мы нашли яхты и самолеты российских олигархов, европейцы их арестовали» — главред «Украинской правды»

25.09.2022 NewsTbilisi

«В начале войны я была не только главным редактором. Пыталась помочь семье и сестре — психологически, в организации похорон. Даже сейчас родители или семьи некоторых наших коллег остаются на оккупированной территории. Например, мать заместителя главного редактора до сих пор находится в Херсонской области. Обеспечить их деньгами или едой становится все труднее», — рассказывает «Batumelebi» главный редактор известного издания «Украинская правда» Севгиль Мусаева.

Журнал Time включил Севгиль Мусаеву в число ста влиятельных людей года, наряду с мировыми политическими лидерами, активистами и представителями различных сфер.

В первые дни войны огромную роль сыграли свободные и независимые украинские СМИ. Они распространяли достоверную и проверенную информацию, и мир узнавал в режиме реального времени о том, что происходит в Украине. Доступ к точной информации был жизненно важен, учитывая, что российские пропагандистские СМИ активно работали над распространением дезинформации.

Репортеры «Batumelebi» встретились с главным редактором «Украинской правды» в Киеве и записали с ней интервью.

Как изменилась ситуация на работе утром 24 февраля?

Очень сильно. В начале февраля я сказала, что будет война, мы начали подготовку. Нам это очень помогло.

У нас были планы по обороне и передислокации, среди прочих вариантов. Мы оказались готовы по сравнению с другими СМИ. Сейчас у нас в Украине дискуссия, что в войну до конца никто не верил, даже президент и его администрация. На прошлой неделе их даже критиковали за это.

Что изменилось? Это долгая история. Мы освещали две революции, аннексию Крыма, всё. Мы уже знали, как работать в сложных ситуациях. Однако для всех СМИ ковид также оказался проблемой. Это помогло нам в начале войны — мы умели работать онлайн, вне офиса.

Первые два месяца у нас не было отпуска. Работали 24 часа в сутки. Спали по 2-3 часа.

Часть команды работала из Карпат, часть из Киева, что было сложно — началось наступление на Киев, кто знал, что будет?

При этом наши журналисты освещали войну с передовой. Они были в Донецке, Запорожье, Николаеве.

Сначала мы освещали самое важное. Через 5 месяцев после войны мы сместили фокус на истории людей, военные преступления, санкции против российских олигархов. Мы также опубликовали список российских солдат, воевавших на Украине. Эту информацию предоставил источник из госбезопасности.

Мы нашли все яхты и частные самолеты российских олигархов. Европейские дипломаты попросили меня поделиться этой информацией, и на следующий день эти яхты и самолеты были арестованы. Это было круто. Даже только за это, я и люблю журналистику.

Еще одним направлением были военные преступления. Мы видели и освещали то, что сделала Россия и российские солдаты.

Изменения очень серьезные. Теперь работать удобней — уже не 24/7, но все равно сложно.

Насколько тяжело было работать, когда бомбили Киев? У журналистов тоже есть семьи, и о них тоже надо думать. Как они справлялись со всем этим?

Наш коллега провел более 10 дней в укрытии, в зоне боевых действий под Бучей. Связи не было, мы не знали, что с ним, жив ли он.

В Буче в начале марта был убит отец одного из моих коллег.

Ситуация была серьезная, когда мы опубликовали список российских солдат, вторгшихся в Украину. Я приняла решение его публиковать, мой партнер сказал мне: да, но эти солдаты в 4-7 километрах от дома [наших] родителей… это было очень опасно. Решили все-таки опубликовать.

У меня тоже есть личная история. В марте в Ирпени был убит американский документалист Брент Рено, который приехал в Украину и был партнером моей сестры. С ним был еще один мой коллега, фотограф. Он выжил.

В начале войны я была не только главным редактором. Пыталась помочь семье и сестре — психологически, в организации похорон. Даже сейчас родители или семьи некоторых наших коллег остаются на оккупированной территории. Например, мать заместителя главного редактора до сих пор находится в Херсонской области. Обеспечить их деньгами или едой становится все труднее.

При этом мы освещаем не только войну. Мы организуем благотворительные акции в помощь военным, гражданам, вынужденным переселенцам. Например, собираем деньги на покупку компьютеров для мариупольских детей.

Люди с оккупированных территорий потеряли всё. Им нужна помощь. Мы также пытаемся помочь журналистам.

Как украинские СМИ сотрудничают с властями в условиях войны? Сегодня, можно сказать, пишутся менее критические статьи. Это своего рода мораторий или как бы вы это назвали?

До войны мы больше освещали внутренние вопросы. После войны мы переключились на Россию, новости с фронта, военные преступления. Иногда от таких новостей зависят жизни людей.

Это не мораторий. Они спрашивают, почему я поддерживаю правительство, нет ли у нас какого-то соглашения. Это не так, но мы хотим поддержать людей.

В Украину вторглись.

Здесь нет двух сторон конфликта.

Мы жертвы.

При этом, конечно, у нас не хватает журналистов, чтобы освещать коррупцию и политику. Кроме того, действуют законы о комендантском часе и военном времени.

Тем не менее мы по прежнему освещаем политику. Читатели даже критикуют нас за это. Например, из-за освещения противостояния Зеленского и Залужного [главком ВСУ].

Мы не сидим тихо и у нас нет телевизионного марафона. Люди спрашивают — А то ли сейчас время для политических статей? Мы решили, что это так. Мы не аплодируем правительству и президенту.

Я думаю, что президент Зеленский сейчас более популярен на Западе, чем в Украине.

Я хочу спросить вас о военной цензуре. Что запрещено и как это мешает работе журналистов?

Есть некоторые ограничения со стороны армии. Например, нельзя освещать разбомбленные районы. В первую очередь должны действовать полиция и спасательные службы.

Полиция не делится с нами фото и видео. Писать о людях, которые сейчас находятся в плену, тоже запрещено. Армия и министр обороны говорят, что освещение в СМИ может [негативно] повлиять на их положение. Например, русские могут потребовать взамен возвращения большего количества людей.

Есть ограничения и это сложно, но надо думать о том, чтобы не навредить. Подумайте о реальных жертвах. Когда вы делитесь информацией, ценой может быть жизнь человека.

Информация об освобождении любого города или населенного пункта не может быть опубликована до ее официального подтверждения.

Вы упомянули, что получаете критические комментарии от читателей по некоторым статьям. А от чиновников?

У нас был такой опыт. Не давление, а разные комментарии, критическая ситуация касательно армии, правительства и, как они говорили, вопросов безопасности. А мы считали, что дело не в безопасности и просто хотели скрыть информацию.

Иногда бывает плохая реакция на наши статьи или негативные комментарии о нас.

Как вы знаете, сейчас у нас действует политика «одного голоса» на телеканалах. Доступ к этому телемарафону ограничен правительством или лицами, связанными с правительством. Оппозиция не имеет доступа. Это, на мой взгляд, неправильно.

В начале войны иметь «один голос» было важно. Теперь мы видим, как этим злоупотребляют различные политические игроки. Речь идет не о свободе слова, политической конкуренции.

Поясню: во время телемарафона о самой популярной фигуре медиарынка публикуется множество репортажей. Обычно, например, если у нас есть сюжет о парламенте, правящая партия освещается больше, чем другие. Это, на мой взгляд, неправильно.

Мы по-прежнему живем в демократической реальности с независимыми СМИ. Тем не менее у меня есть некоторые опасения по поводу марафона. Я надеюсь, что это изменится.

Некоторые украинские СМИ используют другой язык, оскорбительную терминологию, когда пишут о Путине или российских солдатах. В начале войны «Украинская правда» провела дискуссию, как упоминать российских солдат и президента?

Мы не используем такую терминологию.

Мы даже не обсуждали это. Мы следуем нашим принципам и правилам. Но, когда приглашенные авторы пишут «Россия» с маленькой буквы, мы это оставляем.

«Орки»… Это не нормальный язык СМИ. Впрочем, иногда, в начале войны, журналисты были эмоциональны… Их село бомбили… Было личное решение редактора написать «рашист» в заголовке… Такое произошло только в первые два-три дня. Я сказала, что мы должны использовать только профессиональный язык.

Однако, когда два года назад Лукашенко стал президентом, мы решили назвать его самопровозглашенным президентом, потому что не признаем результаты выборов. Это было редакционным решением.

Мы пишем «Россия» с большой буквы, не употребляем термины «рашист», «фашист», «орк». Вернее, употребляем, но в случае цитирования.

Общались ли вы с российскими журналистами после начала войны?

Дело касалось деловых отношений. Нас спрашивали, например, можно ли перепечатать тот или иной материал. У нас не было никакого общего расследования или чего-то подобного.

После войны я даже просила главного редактора «Медузы» перепечатать некоторые наши материалы.

У меня не было дружеских отношений, это были деловые отношения. В начале было сложно.

У меня есть русские друзья. Например, Аркадий Островский, редактор The Economist, с 90-х годов живет в Великобритании.

Михаил Зыгарь также мой друг. Они поддержали Украину с первого дня. Меня спрашивали, чем помочь, Аркадий приехал в Киев. У меня сейчас нет контактов с людьми в России.

Что сейчас больше всего нужно украинским СМИ?

Нам нужно выиграть войну. Нужно внимание к нашей стране. Это также является целью СМИ. Нужна поддержка Украины.

Финансовое положение также является проблемой. Однако, дела обстоят лучше, чем в марте или апреле, когда у нас не было денег на зарплаты в следующем месяце.

Как люди относятся к СМИ? Война вызвала некоторые опасения. Изменилось ли что-нибудь в плане доверия?

Ситуация лучше. Например, когда наши войска освобождали Киевщину, люди были эмоциональны. Они хотели, чтобы мы услышали их голоса и рассказали их истории.

Общество доверяет СМИ больше, чем до войны? Я думаю да. Этот вопрос также зависит от того, жил человек в условиях оккупации или нет, когда нет доступа к информации. Такие люди знают цену и важность этой информации.

На других территориях, которые не оккупированы, ничего не изменилось. Хочу отметить, что в первые дни и месяцы войны журналисты работали потрясающе, это было важно для народа.

Сейчас наше общество устало от сражений, трагедий войны. Многие мои друзья не хотят слышать новости, каждый день видеть новые трагедии. Ситуация изменилась: не в плане доверия, а в плане эмоциональной реакции. Журналисты стали основным источником негативной информации.

После этой войны [победы Украины] мы хотим сохранить демократические ценности, свободные СМИ, журналистику.