«Мы, дети-беженцы» — Давид Джишкариани
В Тбилиси на деньги европейцев прошла очередная встреча по этническим конфликтам имеющим место в Грузии. Большинство участников были людьми, работавшими над этими вопросами.
После встречи я разговаривал со своим другом Мишей. Он тоже родился в Сухуми. Мы с ним из одного поколения, оба считаем себя частью города, в котором не живем, и мало что о нем знаем. Мы говорили о месте, где больше ничего нашего нет, даже воспоминаний, кроме как небольшой части нашего детства. Иногда узнаем что-то от знакомых. Вдруг Миша прибег к спасительному аргументу: «Мы, дети-беженцы».
Я не думал об этом раньше, я не обращал внимания на то, как мы постоянно пытаемся говорить о прошлом, искать решение вопросов, которые не волнуют ни политическую элиту, ни другие группы. Мы похожи на поколение детей Второй мировой войны, для которых война, голод, насилие, смерть и безнадежность были частью повседневной жизни, не чем то далеком и нереальным.
Мы похожи мальчиков, о которых описал в своей книге Пьер Паоло Пазолини, изданной на итальянском языке в Риме в 1956 году. Взрослые, живущие в Риме, живут в повседневном круговороте. Но эта жизнь римлян сильно отличается от туристического Рима. Как и поколение Второй мировой войны, нас делали счастливыми простые вещи, наши собственные, выдуманные игры и элементарные условия.
Для нашего поколения горячая вода, тепло и керосинка (были такие средства отопления, кто не знает) были счастьем. Мы добавляли «беженцев» к тяжелым социальным условиям 90-х годов в Грузии. В документах все написано политкорректно, вынужденно перемещенные лица (ВПЛ). Хотя так значилось только в документах. В обычной жизни мы были просто «беженец Дато», «беженец Миша», «беженец Тамрико»….
Погруженное в гражданскую войну государство, без экономики, разрозненное и не имеющее ничего, не могло дать этим людям никакой ощутимой помощи. Для людей, которые были вынуждены покинуть свои дома из-за своей национальности. Национальная идентичность была решающим фактором в их миграции. Эти бедствующие люди бежали, но здесь они столкнулись с экономически неблагополучным обществом, с такими же нуждающимися, безработными людьми. Им было сложно принять друг друга, и нередко их не принимали.
Очень часто беженцы не знали куда они направляются и чего им ждать. Занимая жилые помещения, гостиницы или здания другого типа, они непреднамеренно лишали других граждан их работы и средств к существованию. Они ничего не просили, кроме крыши над головой. Бедность и нищета стали частью повседневной жизни.
Началась ожесточенная битва за небольшие экономические ресурсы. Люди, выросшие в разных языковых, экономических и социальных условиях, оказались в совершенно чужой среде. Суровая реальность по-разному отпечаталась в памяти этих людей.
Один из учителей сказал мне в школе, что вы «беженцы» убежали, и не воевали, а вместо вас воевали кахетинцы. Я сердито сказал ему что, из моей семьи, все кто мог, воевали. Ну что такое детская память. В дальнейшем этот учитель сделал для меня много хорошего, он много раз спасал меня от опасностей характеризующих 90-ые годы. Учитель не жалея сил заботился о нашей безопасности. Но что поделать — первая обида не забывалась, я тогда очень расстроился. Он не хотел меня обижать, и не хотел, чтобы эта обида осталось в моей памяти. Видно эта тема обсуждалась где-то вне класса и он разозлившись на что-то, внезапно выплеснул это.
Сейчас психологи называют это травмой; представители других профессий тоже найдут этому название. Это может быть все вместе взятое, а может и не быть. Каждое поколение выполняет свою историческую миссию, это происходит независимо от нас. У нашего поколения это говорить о 1990-ых годах. Медленно, тихо, но поднимать эту тему. Событие это не маленькое, даже больше.
Впервые в Грузии поколение начинает разговор о рождении независимой Грузии, а не о Тифлисских и Кутаисских губерниях, входящих в состав Российской Империи, не о западной и восточной Грузии в составе Османской империи, не о стране, объявившей независимость, а о прошлом, которая оказывает влияние на повседневность, экономику и политику, ведь наша политическая и бизнес-элита — создатели сложившейся в 90-ых системы или подстроившиеся под неё люди.
Исторически, подобные дискуссии в Грузии начинали писатели. Прав был Ака Морчиладзе, когда на открытии Франкфуртского книжного рынка в 2018 году заявил: «Несмотря на этот большой исторический, как бы сказать, шквал разрушения или строительства, писатель все же остается в Грузии выделяющейся фигурой, таким человеком, который всегда находится там, где никого нет и в то же время там, где собираются все. Таково наше, грузинский писателей, дело».
В этой стране писатель (а не литературный шарлатан, это разные вещи) и действительно стоит впереди политических и иных элит.
Об Абхазии в Сухуми писали после завершения конфликта. Писали хорошо, основные акценты ставились на военных действиях и прошлом. Некоторые авторы писали естественно и пытались вспомнить события, описывающие как жило многоэтническое общество. Некоторые описали войну не без литературных форм и самоиронии писателя-солдата. Наши писатели писали и писали про человеческие трагедии. Но литература, вышедшая в последние годы, повела дискуссию в совершенно другое русло.
Ладо Почхуа в своем произведении вспомнил свою биографию и в интервью отметил, что не желает возвращаться в Сухуми, поскольку Сухуми, который он помнит и который живет в его памяти, уже не существует. Психолог Элене Джапаридзе открыла путь для воспоминания очень тяжелых историй. Это сведения об изнасиловании женщин, идущих по Чубери. Об этом все молчат, но люди, пережившие это несчастье, расскажут, что такое случалось и насилие совершалось грузинами.
Эту тему затрагивает роман «Канибалиада» Миши Басхолиани, который хорошо описывает все то, что происходило в 1990-ые годы — убийства, удовлетворение этим своих физиологических потребностей и чувства голода.
За литературой следуют общественные науки. В школах — местах общественной памяти учат, что 27 сентября — День национальной трагедии. Это так. Но этой трагедией процессы 1990-ых годов не завершились, ведь эта трагедия была частью политической повестки дня. После этого дня президент в изгнании Звиад Гамсахурдия вернулся в Зугдиди и призвал народ освободить Тбилиси. После началась его преследование в горах и смерть президента, о которой до сих пор нет ответов.
Кстати, в известной беседе в кабинете Жиули Шартава говорилось о том, чтобы армии так называемых звиадистов [сторонников Звиада Гамсахурдия — ред.] помогли отступающим бойцам. После окончания боевых действий в Абхазии гражданская война в Грузии продолжалась. Политические элиты боролись друг с другом.
Важный вопрос заключается в том, кого в это время волновали беженцы? Никого. Беженцы шли, голодные и измученные. Шли и начинали жить там, где их никто не ждал и никто не хотел.
Мы, тогдашние дети, уже приблизившиеся к среднему возрасту, в один миг, сами того не желая, к сожалению, стали детьми «беженцами» и останемся таковыми, а если верить Паоло Пазолини, все мы родом из детства. Эти дети не могут изменить прошлое, но могут про него говорить, рассуждать, оценивать и сделать частью истории.
